Дверь в стене (окончание)

[kolyuchka53]

II

Уоллес посмотрел на меня, и лицо его осветилось улыбкой.

— Ты когда-нибудь играл со мной в «Северо-западный путь»?.. Нет, конечно, я тогда ещё не знал тебя. Короче, была такая игра, — пояснил он. — И каждый ребёнок, наделенный живым воображением, мог играть в неё целые дни напролёт. Суть заключалась в том, чтобы найти «Северо-западный путь» в школу. Обычный проторённый маршрут был слишком прост и неинтересен, по условиям игры требовалось отыскать какой-нибудь более сложный окольный путь, он-то и назывался «Северо-западным». Для этого нужно было выйти из дома на десять минут раньше, направиться куда глаза глядят в наиболее безнадёжном направлении, а потом в обход, по незнакомым улицам, добраться до своей цели.

И однажды, заплутав в каких-то закоулках бедного квартала по другую сторону Кэмпден-Хилл, я уже начал опасаться, что в этот раз мне не удастся выиграть и я могу опоздать в школу. От отчаяния я свернул на какую-то улочку, казавшуюся тупиком, в конце которой неожиданно обнаружил проход. Подгоняемый вновь забрезжившей надеждой, я ускорил шаг. «И всё-таки моя возьмёт!» — сказал я себе, проходя мимо убогих лавчонок, почему-то на удивление знакомых, — как вдруг! — очутился перед длинной белой стеной с зелёной дверью, ведущей в зачарованный сад.

Меня будто током ударило. Значит, тот сад, тот чудесный сад не был сном!

После недолгой паузы Уоллес продолжил свой рассказ:

— Думаю, этот второй случай, когда судьба привела меня к зелёной двери, ясно показывает, насколько деятельная жизнь школьника отличается от безграничного досуга ребёнка. По крайней мере, мне и в голову не пришло тут же открыть дверь и войти. Видишь ли… все мои мысли были сосредоточены только на том, чтобы не опоздать в школу, — ведь я оберегал свою репутацию примерного ученика. Впрочем, какое-то небольшое желание заглянуть хотя бы в щёлочку — да, наверное, было…

Но я воспринимал это искушение главным образом как очередное препятствие, мешающее мне вовремя добраться до школы. Конечно, столь неожиданный поворот событий заинтриговал меня, и, тем не менее, я не остановился у заветной двери. Конечно, я не переставая размышлял о ней и всё-таки шёл дальше. Вынув из кармана часы и обнаружив, что у меня в запасе есть ещё десять минут, я помчался во всю прыть вдоль белой стены, а миновав её, быстро спустился с холма к знакомым местам. Взмыленный и запыхавшийся — что правда, то правда, — я успел в школу вовремя. Помню, как повесил пальто и шляпу… Вот ведь… я прошёл мимо двери, даже не заглянув в неё. Странно, да?

Он задумчиво посмотрел на меня.

— Разумеется, я не знал тогда, что вход в зачарованный сад не всегда можно найти. Школа волей-неволей ограничивает воображение сосредоточенного на учёбе подростка. Но сама мысль, что сад где-то рядом и мне известна дорога к нему, наполняла меня счастьем, хотя приоритет я по-прежнему отдавал школе, которая поощряла мою тягу к знаниям. Полагаю, я в тот день был очень рассеян, невнимателен, поскольку предавался воспоминаниям об удивительных людях из зачарованного сада в предвкушении новой встречи с ними. Как ни странно, я ничуть не сомневался, что они будут рады видеть меня. Но при этом, мне кажется, что тем утром я думал о саде всего лишь как о приятном месте, где было бы хорошо провести время в промежутках между напряжёнными школьными занятиями.

Я не пошёл туда после школы, понадеявшись, что смогу сделать это на следующий день, ибо занятий предстояло немного и я должен был освободиться пораньше, что и повлияло на моё решение. К тому же, витая в собственных мыслях, я не усвоил того, что нам объясняли на уроках, и мне пришлось позаниматься дополнительно, а потому времени на окольный путь у меня просто не осталось. Наверное так, не знаю. Но одно знаю точно: зачарованный сад настолько овладел всеми моими помыслами, что я уже был не в силах хранить эту тайну про себя.

И я рассказал о ней — как же его звали? — парню, напоминавшему хорька, мы ещё дали ему прозвище Пройдоха…

— Хопкинс, — подсказал я.

— Ну, да, Хопкинс. Я не очень доверял ему и не хотел ничего рассказывать, чувствовал, что не следует этого делать, и всё-таки не удержался. Возвращаясь из школы, мы часть пути шли с ним вместе. Он был невероятно общительным, мог часами молоть языком, и если бы я не обмолвился о зачарованном саде, мы всё равно болтали бы о чём-нибудь ещё, а меня в тот момент, кроме сада, ничего не интересовало. Вот я и проговорился.

А он выдал мою тайну. На другой день, во время перемены, меня обступили ребята из старших классов — человек шесть. Они подтрунивали надо мной и в то же время хотели побольше узнать о зачарованном саде. Среди них был здоровяк Фосет — помнишь его? — а также Карнаби и Морли Рейнолдс. Может, и ты тоже? Впрочем, нет, я бы запомнил, будь ты в их числе…

Мальчишки — странные создания, сотканные из противоречий. Я — не исключение. Несмотря на мое подспудное отвращение к самому себе, я реально был польщён вниманием этих больших парней. Особенное удовольствие мне доставила похвала Крошоу — помнишь старшего сына композитора Крошоу? — который сказал, что это самая лучшая выдумка, какую ему когда-либо приходилось слышать. Но вместе с тем я сгорал от стыда, выбалтывая им свою священную тайну. А когда скотина Фосет грязно пошутил о девушке в зелёном…

Уоллес невольно понизил голос, вспоминая пережитой позор.

— Я пропустил это мимо ушей, сделав вид, что отвлёкся, — продолжил он. — Неожиданно Карнаби обозвал меня маленьким лгунишкой, я настаивал, что всё это чистая правда, и завязался спор. Тогда я заявил, что знаю, где находится зелёная дверь, и могу отвести их всех туда за каких-нибудь десять минут. Тут Карнаби, встав в позу, с видом оскорблённой добродетели потребовал, чтобы я подтвердил свои слова на деле, а не то мне достанется. Карнаби когда-нибудь выкручивал тебе руку? Тогда ты поймёшь меня. Я поклялся, что мой рассказ — истинная правда. Но с Карнаби в школе никто не мог тягаться, и мне неоткуда было ждать помощи. Крошоу попытался замолвить словечко в мою защиту, да что толку — Карнаби добился своего. Я испугался, разволновался, уши у меня горели, разум отключился, я вёл себя как дитя малое, и в результате, вместо того чтобы самому отправиться на поиски зачарованного сада, я через некоторое время возглавил шествие всей компании. На душе у меня скребли кошки, жгучая боль застыла в глазах, уши и щёки были пунцовыми от стыда. Я шёл впереди, а шесть глумливых, любопытных и угрожавших мне школьных громил — за мной следом.

Мы не нашли ни белой стены, ни зелёной двери…

— Ты хочешь сказать?..

— Я хочу сказать, что не мог найти. Если бы мог, нашёл бы. Позже я ходил туда один, но мои поиски были тщетны. Теперь мне кажется, что все школьные годы я только и делал, что искал белую стену с зелёной дверью, и ни разу не видел её — веришь? — ни разу.

— А от парней тебе сильно досталось?

— Зверски!.. Карнаби и его приспешники решили, что такую явную ложь нельзя оставлять безнаказанной.

Помню, как я украдкой шёл домой, а потом бесшумно поднимался к себе на второй этаж, стараясь, чтобы никто не заметил моих зарёванных глаз. Я так и уснул весь в слезах. Но плакал я не из-за Карнаби, а потому что лишился возможности снова попасть в зачарованный сад, где мечтал провести чудесные послеполуденные часы; плакал о нежных, ласковых женщинах и ожидавших меня товарищах, об игре, в которую снова надеялся научиться играть, — о прекрасной забытой игре…

Я был уверен, что, если бы не проболтался… После этого в моей жизни наступили тяжёлые времена. Бывало, по ночам я лил слёзы, а днём витал в облаках. Целых два семестра я плохо учился, и у меня понизилась успеваемость. Помнишь? Ну, конечно — должен помнить! Ведь именно ты тогда превзошёл меня в математике, что, кстати, помогло мне снова взяться за ум.

III

Несколько минут мой друг молчал, устремив взгляд в самую сердцевину алого пламени камина, а потом сказал:

— Только в семнадцать лет я вновь увидел зелёную дверь. Она внезапно возникла передо мной в третий раз, когда я ехал на Паддингтонский вокзал, направляясь в Оксфорд сдавать вступительный экзамен. Это было мимолётное воплощение мечты. Я курил, склонившись над низкой дверцей моего двухколёсного экипажа, считая себя, без сомнения, безупречным джентльменом. Как вдруг — стена и дверь, и сразу ожили незабываемые воспоминания о том, что так мне дорого и всё ещё достижимо.

Мы прогрохотали мимо. Я был слишком удивлён, чтобы остановить кэб, и только когда мы отъехали уже довольно далеко и завернули за угол, у меня появилось странное двойственное чувство внутренней борьбы с самим собой. Доставая из кармана часы, я постучал, чтобы привлечь внимание кучера. «Да, сэр?» — тут же откликнулся он. «Э-э… любезный… впрочем, ничего, — крикнул я. — Это ошибка, моя ошибка! Я тороплюсь! Поезжайте!» И мы продолжили путь…

Я получил стипендию. Вечером того же дня, когда мне сообщили об этом, я сидел в родительском доме у камина в своём маленьком кабинете наверху, и похвала отца, столь редкая похвала, и его разумные советы звучали у меня в ушах, а я курил мою любимую трубку, внушительного размера трубку, которой баловался в юности, и размышлял о двери в длинной белой стене. «Если бы я велел извозчику остановиться, — думал я, — то не поступил бы в Оксфорд, не получил бы стипендию и перечеркнул бы все надежды на блестящую карьеру». Я стал по-другому смотреть на жизнь. И в тот момент, пытаясь разобраться в путаных мыслях, я ни секунды не сомневался, что карьера стоит жертв.

Те дорогие моему сердцу друзья и тот невероятно светлый совершенный мир, в котором я когда-то побывал, казались мне чарующими и прекрасными, но странно далёкими, ибо теперь передо мной открывалась другая дверь — дверь моей карьеры.

Уоллес снова устремил взгляд на огонь, пылающий в камине, и в мерцании ярких алых всполохов лицо его на какой-то трепещущий миг приобрело выражение непреклонной решимости, тут же исчезнувшей, как только он повернулся ко мне.

— Итак, — со вздохом произнес Уоллес, — я полностью посвятил себя карьере. Я много и упорно работал. Но постоянно грезил о зачарованном саде и даже четыре раза видел дверь, ведущую туда, хотя и мельком. Да, четыре раза. Какое-то время реальный мир был для меня таким ярким, интересным и значительным, столько в нём таилось возможностей, что наполовину стершееся в памяти очарование сада по сравнению с ним казалось иллюзорным и расплывчатым. Кому захочется ласкать каких-то пантер вместо званого обеда с хорошенькими женщинами и выдающимися мужчинами?

Окончив Оксфорд, я, исполненный надежд, вернулся в Лондон; меня ожидало радужное перспективное будущее, для приближения которого я уже успел кое-что сделать. Кое-что… Однако случались и разочарования…

Дважды я влюблялся; не буду подробно останавливаться на этом, скажу лишь, что в один из тех памятных дней, направляясь к некой особе — которая, как мне было известно, сомневалась, осмелюсь ли я к ней прийти, — я наугад срезал путь близ Эрлс-Корт и кратчайшей дорогой неожиданно вышел к знакомой белой стене с зелёной дверью. «Странно! — удивился я. — Ведь мне всегда казалось, что мой зачарованный сад где-то рядом с Кэмпден-Хилл. Почему-то найти это тайное место, это воплощение моих грёз, так же трудно, как сосчитать камни Стоунхенджа». И я прошёл мимо, поскольку тогда настойчиво стремился к совсем другой цели. Дверь не манила меня в тот день.

Правда, на секунду мне захотелось проверить, открыта ли она — и нужно-то было сделать не более трёх шагов в сторону, — впрочем, в глубине души я не сомневался, что она распахнется передо мной, но это могло задержать меня, а мне нельзя было опаздывать на свидание, которое, как я считал, затрагивало мою честь. Впоследствии я пожалел, что так торопился, ведь можно было хотя бы заглянуть за дверь и помахать рукой пантерам, однако к тому времени жизненный опыт уже научил меня не гоняться за тем, что недостижимо. Да… и всё-таки это оставило во мне горький осадок.

Потом последовали годы упорного труда, когда мысли о двери отошли на второй план. И лишь недавно она снова напомнила о себе, да так зримо, что мной овладело чувство, будто весь мой мир заволокло какой-то тонкой тусклой пеленой. И я думал о ней с тоской и печалью, полагая, что больше никогда уже не увижу её. Возможно, я был слегка переутомлён, а может, у меня наступил кризис среднего возраста. Не знаю. Но яркие краски бытия, всегда наполнявшие меня энергией, неожиданно померкли, и это теперь, когда назревают важные политические события и нужно особенно интенсивно работать. Странно, не правда ли? Я начинаю уставать от жизни, и все её дары при ближайшем рассмотрении кажутся мне ничтожными. С некоторых пор я вновь испытываю мучительное желание вернуться в зачарованный сад. Да… моему взору еще три раза было ниспослано вожделенное видение.

— Сада?

— Нет, двери. И я не вошёл.

Уоллес наклонился ко мне через стол, и, когда он опять заговорил, в его голосе звучала неизбывная печаль.

— Трижды у меня был шанс — трижды! Я поклялся, что, если когда-нибудь заветная дверь окажется предо мной, непременно войду в неё, убежав от всей этой суеты и накала страстей, от блестящей мишуры тщеславия и утомительной тщеты. Войду и уже не вернусь. Останусь там навсегда. Я поклялся, и мог это сделать, но… так и не вошёл.

Три раза в течение одного года мне была дарована такая возможность, и всё-таки я не вошёл в зелёную дверь. Три раза за минувший год.

Первый раз это случилось в тот вечер, когда произошёл резкий раскол при обсуждении Закона о выкупе арендных земель, правительству тогда удалось спастись благодаря перевесу всего в три голоса. Помнишь? Никто из нас — как, полагаю, и большинство со стороны оппозиции — не ожидал, что будет рассматриваться этот вопрос. И мнения раскололись, подобно яичной скорлупе.

В тот вечер мы с Хочкиссом обедали у его кузена в Брентфорде, оба были без дам, и, когда нас вызвали по телефону, мы, воспользовавшись машиной хозяина, сразу помчались в парламент, едва успев к голосованию. По пути мы проехали мимо двери в стене — призрачной в лунном сиянии и в то же время абсолютно реальной, с яркими жёлтыми бликами в свете фар нашей машины. Несомненно, это была она — «моя» дверь! «Бог мой!» — воскликнул я. «Что?» — спросил Хочкисс. «Ничего!» — ответил я. Момент был упущен.

«Я принёс огромную жертву», — сказал я руководителю нашей партии, когда прибыл. «Все мы чем-то пожертвовали!» — бросил он на бегу и поспешил дальше.

Не думаю, что я мог тогда поступить иначе.

Второй шанс мне представился, когда я спешил к умирающему отцу, чтобы попрощаться с моим суровым стариком. И опять же — требования жизни в тот момент были для меня превыше всего.

Но в третий раз обстоятельства не препятствовали мне. Случилось это неделю назад. Я испытываю глубокое раскаяние, вспоминая о произошедшем. Я был с Баркером и Ральфсом — теперь уже не секрет; что у меня состоялся разговор с Баркером. Мы обедали у Фробишера, и беседа наша приняла личный характер. Моё участие в новом, реорганизованном кабинете было ещё на стадии обсуждения. Да, да. Теперь уже всё решено. Об этом пока не следует говорить, но и скрывать от тебя нет причин… Да, спасибо, спасибо! Однако позволь досказать.

Тем вечером интересующий меня вопрос буквально витал в воздухе. Мое положение было крайне щекотливым. Я очень хотел расспросить Баркера, узнать от него что-то более определенное, но мешало присутствие Ральфса. Мне стоило огромных усилий поддерживать легкий, непринуждённый разговор, не касаясь впрямую волнующей меня темы. И, тем не менее, пришлось. Дальнейшее поведение Ральфса подтвердило, что я был прав, проявив осторожность… За Кенсингтон-Хай-стрит Ральфс собирался покинуть нас, вот тогда-то я и огорошу Баркера внезапной прямотой. Иной раз жизнь вынуждает нас прибегать к такого рода уловкам… И именно в этот момент я краем глаза уловил белую стену с зелёной дверью…

Разговаривая, мы прошли мимо стены. Я прошёл мимо. Как сейчас вижу на белой стене тёмную тень чётко очерченного профиля Баркера, его складной цилиндр над выступающим носом, мягкие складки его кашне, а следом — моя тень и тень Ральфса.

Я прошёл в каких-нибудь двадцати дюймах от двери. «Что, если, попрощавшись с ними, взять и войти в эту дверь?» — спросил я себя, не в силах отделаться от возбуждения в предвкушении разговора с Баркером. В ворохе одолевавших меня проблем, мне так и не удалось найти ответ на этот вопрос. «Они решат, что я сошёл с ума», — пронеслась в голове отрезвляющая мысль. «Предположим, я сейчас исчезну… — продолжал я размышлять. — Загадочное исчезновение видного политика!» И выбор был сделан. В критический момент чашу весов перевесили мелкие светские условности, которые во множестве своём тонкой паутиной опутали моё сознание.

Уоллес посмотрел на меня с грустной улыбкой и сказал:

— Я по-прежнему здесь. Здесь, — повторил он. — Я упустил своё счастье. Три раза в этом году мне была дарована возможность войти в заветную дверь, ведущую в мир гармонии, покоя, согласия, блаженства, невообразимой красоты и такой бесконечной любви, какую ни один человек на земле не способен даже представить. И я отверг это, Редмонд, и уже никогда не смогу попасть туда…

— Откуда ты знаешь?

— Знаю. Да, знаю. Теперь мне остаётся лишь честно выполнять свой долг, решая проблемы, которые так сильно удерживали меня в судьбоносные моменты моего жизненного пути. Ты говоришь, я добился успеха — этой вульгарной, докучливой мишуры, неизменно вызывающей у всех зависть. Ну, добился.

Уоллес сжал в кулаке грецкий орех и протянул мне свою большую ладонь с раздавленными кусочками скорлупы и ядер.

— Вот он, мой успех! Я должен тебе кое-что сказать, Редмонд. Потеряв возможность вернуться в зачарованный сад, я словно утратил частичку самого себя. Уже два месяца, вернее, почти десять недель, я практически не работаю — так, минимум необходимого по самым неотложным делам. В моей душе нет покоя — лишь неуёмное сожаление. По ночам, когда меньше риска с кем-нибудь встретиться, я выхожу из дома. И брожу по улицам. Да… Интересно, что подумали бы люди, узнав об этом? Член совета министров, глава самого ответственного департамента, бродит, горюя, в одиночестве, чуть ли не во весь голос сокрушаясь о какой-то двери и каком-то саде!

IV

Не могу забыть бледное лицо Уоллеса и его глаза, в которых появился незнакомый угрюмый блеск. Сегодня вечером я вижу этот образ моего друга особенно отчётливо. Я сижу на диване, вспоминая его слова, звук его голоса, а рядом лежит вчерашний вечерний выпуск «Вестминстерской газеты» с извещением о его смерти. В клубе за ланчем только о нём и говорили — о нём и о его загадочной кончине.

Тело Уоллеса нашли вчера рано утром в глубоком котловане рядом с вокзалом в Восточном Кенсингтоне. Это был один из двух котлованов, вырытых в связи с расширением железнодорожной линии на юг. В наспех сколоченном заборе, который огораживал опасное место, для удобства рабочих имелся небольшой дверной проём. По недосмотру одного из бригадиров дверь забыли запереть, в неё-то и вошёл Уоллес.

Я, словно блуждая в тумане, теряюсь в догадках.

Вероятно, тем вечером Уоллес возвращался домой из парламента пешком, как нередко делал во время последней сессии: представляю его одинокую тёмную фигуру, когда, поглощённый своими мыслями, он отрешённо брёл по ночным безлюдным улицам. Возможно, в бледном обманчивом свете привокзальных фонарей он принял грубый дощатый забор за белую стену? А может, роковая незапертая дверь пробудила в нем сокровенные воспоминания? Да и существовала ли когда-нибудь зелёная дверь в белой стене?

Не знаю. Я описал историю Уоллеса, как он сам мне её рассказал. Порой я допускаю, что он стал жертвой фатального случая, что редко встречающиеся галлюцинации привели его в оставленную по беспечности ловушку, — хотя в глубине души так не думаю. Можете считать меня суеверным, даже слегка ненормальным, но я почти убеждён, что он действительно обладал неким сверхъестественным даром, способностью видеть, воспринимать — как бы поточнее сказать? — таинственный знак в виде зелёной двери в белой стене, указующий спасительный путь в иной, невероятно прекрасный мир. Вы, наверное, возразите, что «сверхъестественный дар» оказался на поверку предательским миражем, который в конечном итоге и погубил его. Но так ли это? Ведь здесь мы затрагиваем глубоко сакральные материи, доступные только немногим подобным ему ясновидцам, людям с богатой фантазией и творческим мышлением.

Нам наш мир кажется ясным и простым, в нём забор — это всего лишь забор, а котлован — всего лишь котлован. Скованные обыденными представлениями, мы полагаем, что Уоллес безрассудно шагнул в таивший опасности мрак, навстречу своей гибели. Но так ли это было в его восприятии?

https://youtu.be/CJ2g67ulauc